Масочный режим: «Ревизор» из Карелии «инкогнито» побывал на Пушкинском театральном фестивале

Хрестоматийная история плута, который обвел вокруг пальца серьезных людей, прочитывается режиссером Игорем Казаковым как карнавальное шествие a la russe.

Причудливые полулюди-полукуклы маршируют, извиваются, ползают на коленях, пляшут под современный бит, и на люди гонит их не веселье и свобода, а тоска и страх. «Нет, это не Рио-де-Жанейро», - как говорил еще один плут российской литературы.

Это у них там повсюду Коломбины, Арлекино и Пьеро, а в небольшом уездном городе N условно где-то между Питером и Саратовом - маски иного рода: городничий Сквозник-Дмухановский, мелкий чиновник Хлестаков, судья Ляпкин-Тяпкин, попечитель богоугодных заведений Земляника и далее по списку действующих лиц.

Если классический карнавал - это мир наоборот, то бессмысленная действительность «Ревизора» - повседневность как она есть. Нет ни зла, ни добра - только «грешки» да «свиные рыла». Граница между игрой и жизнью размывается: гиперболизированные маски-головы статичны, но тела актеров, которые их носят, находятся в постоянном движении - важным средством характеристики героев в спектакле становится не мимика, а жест, действие.

Например, у Хлестакова в исполнении Родиона Михно «говорящие» руки: он постоянно постукивает пальцами, прибирает купюры, пересчитывает их. У жены и дочери городничего - свой «движ»: внушительная грудь одной и другой удостаиваются отдельной юмористической репризы.

Режиссерское прочтение высвечивает в классическом тексте комедии гоголевское двоемирие (для «Ревизора» характерное в меньшей степени, чем, допустим, для его рассказов). Так социальные смыслы пьесы обогащаются философскими.

Особенно ярко это заметно в образе городничего, которого играет заслуженный артист Карелии Олег Романов. Герой живет двойной жизнью, попеременно выступая то в реальном, то в фантастическом мире. Смена этих состояний подчеркивается трансформацией световой партитуры спектакля. Стоит городничему «уйти» в свои страхи, как сцена погружается в сумрак, из которого постоянно прорываются «звоночки» безумия: лезут из подпола черные крысы с горящими красными глазами. А то раздается колокольный звон и материализуется из ниоткуда свеча, «какой еще никто не ставил». К слову, во втором акте такая же появляется в руках Хлестакова, которого благословляют на женитьбу: как говорится, Бог шельму метит.

Переосмысляется в постановке и знаменитая «немая сцена», завершающая комедию. «Чего смеетесь? Над собой смеетесь!» – несколько раз повторяет городничий, рыдая и поворачиваясь к залу. И ты ловишь себя на невольной жалости к нему. Да, взяточник, да, бездельник и паразит, но «подлинно, если бог хочет наказать, то отнимет прежде разум».

Тут уж действительно не до смеха: мерно бьет колокол, каменеют маски. Хлестаков был - и сплыл, а чиновникам еще жить в этом N! Финита ля комедия, карнавала не будет: в страшном мире все всерьез и надолго. Даже гоголевский жандарм и реальный ревизор там не нужен: всем и так тошно.

Вот он, секрет гоголевского «смеха сквозь слезы». Это не более чем маска, обман психики: если мы улыбаемся или смеемся, нам кажется, что вокруг не творится что-то страшное. Ключевое слово - «кажется».

Елена Никитина 

Источник: Псковская Лента Новостей