Петербургский театральный журнал поделился своими впечатлениями от XXIV Пушкинского театрального фестиваля

ОПЫТЫ СТРАННЫХ СБЛИЖЕНИЙ

Заметки о XXIV Пушкинском театральном фестивале во Пскове

Когда по завершении нынешнего Пушкинского фестиваля читаешь обзор прошлогоднего, кажется, что настало время перемен в жизни этого мероприятия с двадцатичетырехлетней историей. «На усеянной древними храмами псковской земле, где неторопливо протекает река Великая, погружаешься в другой ритм жизни. Спокойная, умиротворенная атмосфера старинного города диктует такую же простую, беспафосную атмосферу фестиваля». С храмами и рекой Великой все по-прежнему, а вот умиротворенную простую атмосферу изрядно всколыхнули привезенные спектакли из Москвы, Петербурга, Новосибирска, Екатеринбурга. Арт-директор Пушкинского фестиваля этого года — театральный критик Андрей Пронин — собрал афишу смелую, бескомпромиссную, предложив псковской публике в каком-то смысле новый зрительский опыт, не ограничил выбор ни в жанре, ни в литературном материале. За неделю псковичи и гости фестиваля имели возможность познакомиться и с современной оперой «Снегурочка» театра «Старый дом», и с карнавально-эксцентричным Коляда-театром (были привезены «Фальшивый купон» и «Пиковая дама»), и с «Братьями Карамазовыми» молодой генерации театра Льва Эренбурга (студенты 4-го курса РГИСИ), и с комедийным и безжалостно «черным» фрик-шапито «Смерть Тарелкина» в постановке Семена Серзина, и с моноработой артиста театра «Мастерская» Максима Блинова «Записки юного врача» по рассказам М. Булгакова… Театр кукол представляли «Аленький цветочек» и «Пиковая дама» петербургского «Кукольного формата», а принимающий гостей Псковский театр им. А. С. Пушкина показал свою «Пиковую даму» в постановке Юрия Печенежского.

Долгое эхо друг друга

Драматургия афиши была выстроена с элементом некоторой провокации. Открывший программу Коляда-театр породил бурные дискуссии в псковских блогах. По-настоящему ударный старт фестиваля эхом отдавался в интернет-криках восторга и гнева еще не один день. Вплоть до «Пушкина. Сказки для взрослых» в режиссуре Клима, ставшего случаем уникального фестивального показа, когда спектакль начинает дышать по-новому. Активное вовлечение зрителя уже заложено в эту работу, однако заигрывать с десятком пришедших в маленький зал московского ЦДР и с несколькими сотнями в большом зале Театра им. Пушкина — задачи разного масштаба. Александр Синякович, актер с наружностью молодого Мика Джаггера и живой, пружинящей пластикой, в одиночку препарирует и собирает вновь тексты пушкинских сказок с широчайшим мелодическим и интонационным размахом. Дегустирует каждую рифму, раскладывает на фонемы, пропевает, меняет ударения, не жалея времени, возвращается к одним и тем же строкам, повторяет по многу раз. А зритель тем временем проходит серьезную проверку на прочность. 3,5 часа. Или 4,5… В какой-то момент ощущение времени утрачивается окончательно. Выдерживают далеко не все, но именно с численным уменьшением зала все больше проявляется потрясающий, поистине перформативный слой действа, который в зале ЦДР едва ли возможен. Возникают порою такие бурные зрительские реакции, что не замечать их было бы странно. Да артист и не прячется ни за какой четвертой стеной, а охотно принимает вызов. Отвечает на каждый жест из зала — будь то стук каблуков, демонстративное хлопание дверью, кашель, звонящий телефон или открытые выкрики с места. Синякович находит слово для каждого, ни на букву не отступая от пушкинского текста, — отвечает строками из сказок. То ли это совпадения, то ли магия обращения с текстом, но слова всегда точны и адекватны зрительскому выпаду. Артист одновременно прощается с уходящими и продолжает раскручивать особый механизм игры, в которую публика с удовольствием вступает. Вот уже слышатся добровольные реплики с мест, вот уже звонко кто-то подпевает. А вот и громогласное соло из зала в полной тишине — сидящий в зале композитор Александр Маноцков не выдержал и запел строки из «Евгения Онегина». Надо ли уточнять, что к финалу остается только четверть аудитории. Но уже полностью подключенной к происходящему. В камерной обстановке полупустого зала актер переходит в трагическую тональность. Его герой молится, страдает, ищет возлюбленную Наташу. И таинственно уходит в огромные двери в центре сцены, подсвеченный лучом, — как волшебный сказочник и таинственный мистификатор.

«Пушкин. Сказки для взрослых».
Фото — А. Кокшаров.

Театр о церкви и церковь о театре

Клим, чьи опыты известны особым обращением с сакральным и некой ритуальностью действия, — не случайное имя в афише «Пушкинского» в этом году. Тема взаимоотношений культуры и духовного культа сквозной линией проходила через многие спектакли. Но для полноценной дискуссии об этом была предоставлена отдельная территория. Учитывая специфику фестиваля, можно сказать, что его ядром, местом теоретической силы стала конференция «Литургия и театр». Довольно интенсивная программа была разбита на два дня — в Научно-культурном центре в Пушкинских Горах, а затем в медиахолле театра. При кажущемся тематическом разбросе докладов поднимаемые вопросы все равно, так или иначе, затрагивали отношения театра и церкви. Надо отдать должное организатору конференции Алене Карась в точном и, наверное, единственно правильном подходе к этому мероприятию. Приглашены были как люди искусства, теоретики и практики театра, филологи, историки, так и представители священства. Более того, среди докладчиков были и те, кто связан с обеими областями, что лишний раз подтверждало правомерность и актуальность заявленной организаторами темы.

Например, иеромонах Василий в своем откровенном, близком к проповеди, выступлении поделился собственным опытом обретения веры — оставив профессию режиссера, он ушел служить в монастырь. Протоиерей Павел Хондзинский, декан богословского факультета ПСТГУ (а в прошлом — музыкант, выпускник консерватории), осмыслял понятия культа и культуры, опираясь на фундаментальный научный опыт — выдающиеся труды П. Флоренского, В. Соловьева и других. Отец Захария из Эстонии (в прошлом — театральный критик) озвучил свои воззрения на историческую подоплеку церковно-театрального вопроса с внутренней сосредоточенностью и иронией. Совершенно взрывной оказалась краткая лекция Александра Маноцкова о природе трагического в музыке и театре, из музыковедческого дискурса незаметно перешедшая в размышления экзистенциального характера — о человеке как одной из форм времени, имеющей начало и конец. Важно, что взгляды на театр и церковь в конференции не ограничились одним лишь православным ракурсом, — театральный критик Нияз Игламов в своей лекции «Театр и ислам» провел исторический экскурс в мусульманскую культуру, рассказал о возникновении теневого театра «Карагёз» и средневековой мистерии Тази’е. Отдельной точкой фестивального маршрута стало «Пещное действо» в исполнении ансамбля древнерусской духовной музыки «Сирин».

«Пещное действо».
Фото — А. Кокшаров.

Реконструкцией церковного чина музыканты и их руководитель Андрей Котов занимаются еще с конца 90-х годов, но исполняют его крайне редко: нынешний фестивальный показ оказался всего третьим по счету (в 2000 году «Сирин» участвовал в Московской театральной олимпиаде в театре Анатолия Васильева, а в 2010-м исполнил «Пещное действо» в Польше).

Пробы без гусиного пера

Молодая режиссура искала свои ключи к Пушкину в рамках лаборатории Олега Лоевского, проходившей в городе уже второй раз. Дмитрий Крестьянкин (выпускник мастерской Юрия Красовского) выбрал маленькую трагедию «Моцарт и Сальери», придав своему эскизу некую бенефисность, так что можно было бы назвать его «Сальери и Моцарт». В герое Владимира Свекольникова преобладала не зависть к гению, а беспомощность стареющего человека перед временем. Пыщущий энергией молодой Моцарт Алексея Пучкова, казалось, причиняет боль хрупкому и растерянному Сальери одним своим видом — беспечного, простодушного юнца, который наворачивает по сцене круги, вскакивает на фортепиано с ногами, варварски снимая крышку и дергая струны инструмента. Опустив сюжет отравления, Крестьянкин направил трагические смыслы в сторону конфликта поколений, на что работала в том числе и большая разница в возрасте актеров.

«Капитанская дочка».
Фото — А. Кокшаров.

Николай Русский за отведенные четыре дня создал по «Капитанской дочке» настолько многослойный сценический текст, что в рамках эскиза этой работе, похоже, тесновато. Аккуратная инсценировка позволила пройти все основные сюжетные узлы, отбросив только финальный поход Маши Мироновой к императрице. У Русского это в большей степени история Гринева и Пугачева, их противостояние и притяжение. Монодраматическое прочтение повести глазами стареющего Гринева балансирует на грани театра эпического и собственно драматического. Виктор Яковлев то просто рассказывает историю в ретроспективе, то вдруг перемещается внутрь происходящего, будто проигрывая воспоминания жизни Гринева — обрывочные, рассыпающиеся на фрагменты, следующие, скорее, логике сна. Рядом с лирической линией Гринева временами возникает и обаятельное хулиганство: Маша (Ангелина Аладова), расставаясь с возлюбленным, включает в телефоне песню Татьяны Булановой и скривленным от рыданий ртом подвывает не в такт «Еще одна осталась ночь у нас с тобой…»; наружность Пугачева вовсе «снята» с Григория Лепса (что подчеркнуто и открыто пародийным исполнением его песни). Многослойность, насыщенность этого эскиза не дают возможности в кратком обзоре задержаться на отдельных актерских работах (а здесь продуман каждый персонаж, его история и тема), красивой мизансцене. Как заметил присутствовавший в зале педагог режиссера Вениамин Фильштинский, наиболее удачные моменты действия тяготели к простоте, и это — тот курс, которого следует держаться. Действительно, некоторая разрядка плотности пошла бы только в плюс этой талантливой зарисовке.

Наивно полагать, что реплики про «наше все» и «во что превратили…» ушли в прошлое — они звучали на обсуждениях на полном серьезе. Как нельзя более актуальным ощущался призыв А. Терца из «Прогулок с Пушкиным» постичь поэта «не с парадного входа, заставленного венками и бюстами с выражением неуступчивого благородства на челе, а с помощью анекдотических шаржей, возвращенных поэту улицей словно бы в ответ и в отместку на его громкую славу». Петр Чижов (тоже выпускник мастерской В. Фильштинского) пошел как раз по пути непарадному и выбрал не пушкинский текст, а рассказ «Пинежский Пушкин». Записанные Борисом Шергиным разговоры поморов, на свой лад сочиняющих биографию поэта, — материал многогранный. В нем сильно гротескное начало, но есть и лирический мотив, рожденный непосредственностью и подлинной верой рассказчиков в свое божество. Как раз эта грань в эскизе задействована в меньшей степени, а вот комическому актеры предаются самозабвенно. Четверо чудаковатых существ в лохмотьях, словно сошедшие с картин Брейгеля, идут в паломничество — поклониться «солнцу русской поэзии». Чижов решил показать свой эскиз не на сцене, а в театральном фойе. Пространство между сидящими друг напротив друга зрителями и есть та самая дорога, в конце которой странников ждет поэт (стоящий в фойе белоснежный бюст под прожектором буквально «светится»). В работе видна особая пластичность, которой обычно наделен театр уличный, — с перспективой дальнейшего развития актерских импровизаций и освоения различных нетеатральных площадок.

Анекдоты о Пушкине

Текст Шергина звучал на фестивале не один раз. Актеры независимого театрального проекта «ББТ» Катя Ионас и Михаил Кузнецов дважды сыграли спектакль «Пушкин-Пушкин, или… кинПушкинПушкинПуш…» в постановке Бориса Бирмана. Объединив «Пинежского Пушкина» с «Архангелогородским» того же Шергина, а также с рассказами А. Аверченко, М. Зощенко и Д. Хармса темой хрестоматийности, штапма, мифологизации поэта, режиссер создал спектакль-стилизацию самодеятельного концерта советского провинциального Дома культуры. Под лозунгом «Пушкин — наше все» (он небрежно намалеван белой краской на растянутом красном полотне над сценой) карикатурные герои в исполнении двух артистов пытаются, как могут, сказать свое слово о поэте. Только выясняется, что сказать им особо и нечего — кроме того, что он был гением. Здесь и Пушкин хрестоматийно-школьный, и Пушкин далекий, исторический (где-то там когда-то там существовавший), и Пушкин с няней, и Пушкин в деревне, и Пушкин влюбленный, и Пушкинпушкинпушкинпуш… Имя, звучащее отовсюду, с детства вбиваемое в голову учителями, экскурсоводами и другими «пушкинистами», настолько оседает в подкорке, что подлинный интерес подменяется автоматизмом. Тема, кажется, неисчерпаемая. Более того, сегодня подобный юмор (беззлобный, но все-таки — снобистский) вполне в моде. Помимо жонглирования всевозможными стереотипами в форме талантливой клоунады, спектаклю к финалу удается нарастить объем, сменив тон на серьезный и «очеловечив», наконец, мифического Пушкина фрагментами из рассказа «Смерть поэта» А. Аверченко.

Зазеркалье

«Сказка о рыбаке и рыбке». Музей-театр «Булгаковский дом».
Фото — А. Кокшаров.

Помимо художественных сюжетов в программе нашлось место и совершенно неправдоподобным жизненным. Режиссер «Сказки о рыбаке и рыбке» Лариса Маркина и режиссер «Сказки о рыбаке и рыбке» Лариса Маркина… Нет, это не опечатка, это удивительное совпадение, которым организаторы не преминули воспользоваться, объединив два разных спектакля в один. Обе Ларисы Маркины — тезки, родившиеся в один год. Обе поставили одну и ту же сказку, еще не зная друг о друге. Одна — в Москве, в Музее-театре «Булгаковский дом», другая — в Петербурге, в театре-цирке «Монгольфьери». На фестивале две постановки «встретились» под названием «Пушкин. Сцены из супружеской жизни». В каком-то смысле это можно считать премьерой — раньше, разумеется, работы существовали самостоятельно. В качестве интермедии Ларисы Маркины вышли на сцену, чтобы рассказать эту историю, и для большей убедительности показали свои паспорта — вдруг кто заподозрит пиар-мистификацию. Совпало и то, что обе играют старуху. К счастью, спектакли оказались разными. Балаганно-цирковой, отчасти со скоморошьими забавами — у петербуржцев, и фантасмагория с элементами мюзикла — у москвичей. У петербургской Маркиной золотая рыбка — игривая клоунесса, у московской — чешуйчатое фантастическое существо, ясно отсылающее к Ихтиандру (не зря рефреном звучит «Эй, моряк»).

Неоднородная, разнонаправленная фестивальная программа спровоцировала столкновение разных эстетик, типов театра, «бодание» новаторских работ с реакциями неподготовленной публики. Но встреча состоялась. Не только церкви и театра (лишний раз продемонстрировавшая, кстати, помимо полярности этих двух сторон, и их неизбежную тягу друг к другу), но и теоретиков с практиками, историков с музыкантами, критиков с режиссерами — для профессионального диалога была щедро отведена огромная часть программы. Хочется надеяться, что опыт этого года не просто стал встряской в жизни Пушкинского театрального фестиваля, но и проложил новые пути для самых разных встреч и сближений в будущем.

Источник: «Петербургский театральный журнал»