Ножки Пушкина
29 сентября 2022Вы не поверите: 29-й Пушкинский театральный фестиваль в Пскове (по крайней мере, его осенний опадыш) обошёлся вообще без Пушкина. Ну почти. «Наше всё» там можно было разглядеть, только если под микроскопом.
Это оказался Пушкин в формате «неясный джаз» и напечатанный на этикетке с платья герцогини Кембриджской.
Зато на осенних показах Пушкинского театрального фестиваля псковский зритель узнал:
- что можно сделать выдающийся спектакль из бездарного литературного произведения (умеючи-то);
- что сцены с раздеванием иногда действуют на публику получше всякого снотворного (некоторые зрители в первых рядах, конечно, расчехлили свои мобильники, чтоб запечатлеть для истории филейные части воронежской примы, но всё равно при этом позёвывали);
- и что самая изощрённая театральная провокация – это читать классика вслух, стоя навытяжку посреди сцены (лучше, если вообще без каких-либо лишних телодвижений).
То как зверь она завоет, то заплачет, как дитя
Пушкинский театральный фестиваль в Пскове открылся спектаклем «Товарищ Кисляков» от «старшего брата», как его называет наш худрук, Псковского театра драмы – Александринского театра.
Ну как «открылся». Вместе с Пушкиным мимо этого знакового события прошли: глава города с главой региона и даже руководители Театрально-концертной дирекции Псковской области.
Так что в первый день фестиваля в Псковском театре драмы не было ни приветственных речей, ни жестяных зайцев. Художественный наш руководитель Дмитрий Месхиев потом объяснял, что организаторы это специально: чтобы не мешать питерским гостям готовиться к представлению.
Хотя по режиссёру Андрею Калинину, который поставил в Александринке «Товарища Кислякова», за версту видно, что его никакими губернаторами не спугнёшь.
Ведь его спектакль – как механическое пианино (точнее, рояль), на котором играет главный герой. В этом представлении всё основано на тонком знании театральной машинерии и владении сценическими приёмами, которые заходят публике на ура. Берёшь малоизвестный, запрещённый советской цензурой (видимо, за охулки в адрес Ленина) роман какого-то Пантелеймона Романова и с холодным носом делаешь из него «лучший драматический спектакль малой формы», лауреата «Золотой маски» по итогам сезона 2020/2021.
Смотреть, как у Андрея Калинина закручено действо, и вправду, интересно, потому что он без преувеличения мастер своего дела. Но это быстро приедается.
Вот, например, он давит на зрителя инфразвуком и выжигает нам сетчатку красным светом – и так несколько раз, чтоб показать, как главный герой хотел что-то настоящее сказать или совершить, а потом мысленно отыграл назад. И зритель легко привыкает не заглатывать эту наживку, а держать за щекой. Чтобы сразу выплюнуть, как только режиссёр опять потянет за верёвочку.
Зато если Андрей Калинин угрожает зрителю тактическим ядерным ударом, то будьте уверены, у него застрочит пулемётчик за синий платочек ровно в тот момент, когда публика заскучает, и ни секундной позже.
Ну и классика жанра: если режиссёр в начале спектакля показал со сцены складной ножичек – то в последнем акте этот ножичек обязательно окажется у кого-то под рёбрами.
Впрочем, начиналось всё очень даже многообещающе. Ведь главному герою романа незабвенного Пантелеймона Романова, как и нам, выпало жить в эпоху перемен.
«Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые»… Ага, заблажишь тут.
Но инженер Кисляков (его играет Иван Трус, за что его наградили персональной «Золотой маской») всех умнее, потому что он ИТР – элита тогдашнего креативного класса (это как сейчас айтишники). И он придумал как-нибудь пересидеть под плинтусом, на самой незаметной должности, всех этих комиссаров. Например, в музее. В общем, как-то так приспособиться, чтобы не помогать представителям новой власти строить их новый мир, но при этом получать от них гарантированную пайку.
Других вшивых интеллигентов, которые оказались не такими гибкими, на глазах у Кислякова одного за другим смывает в клоаку. А он всё держится, хотя жизнь заставляет его в буквальном смысле этого слова переобуваться на ходу – в кирзовые сапоги.
И вот уже он не господин Кисляков, а «товарищ Кисляков», зато на короткой ноге с новым директором музея товарищем Полухиным и регулярно приносит домой зарплату.
Зритель приготовился проверить, насколько это рабочая схема, ведь все мы сегодня немножко товарищи Кисляковы. (Как бы это и нам так сделать, чтоб держаться подальше от политики и ходить в берцах только на службу, а не на передовую?)
Однако писатель Пантелеймон Романов вдруг увлёкся любовными геометрическими фигурами Кислякова, а режиссёр вдобавок заставил его зарезать горячую старлетку Тамару (артистка Олеся Соколова). И героям пьесы стало как-то не до политических потрясений.
В анонсе этого спектакля сказано, что Андрей Калинин переписал по-своему мелодраматический финал романа. Видимо, чтоб сделать его ещё более мелодраматическим.
Так что у него в финале след кровавый стелется, а на сцене сразу два покойника, да и третий тоже не жилец.
Причём всё это из-за бабы, а не из-за Ленина. Потому что эта кукла Барби на Родину-мать, мягко говоря, не тянет. Да и «товарищ Кисляков» так себе борец с режимом. Как и его велеречивый дружок Аркадий («друг мой, Аркадий, не говори красиво»), которого играет Народный артист России Пётр Семак.
Оба они жертвою пали не в борьбе роковой, а в пьяных разборках, от каких до начала этого года в основном и гибли такие же ищущие приключений русские люди.
Интеллигенты из этих работников умственного труда, действительно, гнилые. Ни того, ни другого нисколечки не жалко.
Тем более, что в спектакле Андрея Ковалёва есть персонажи и поинтересней. Например, жена Кислякова, которую играет Василиса Алексеева.
Это натуральная реинкарнация Ии Савиной с её фирменными интонациями – такая вполне себе дама с собачкой сколько-то лет спустя. Например, если посмотреть на эту дамочку глазами её законного супруга фон Дидерица.
И даже собачка у неё наличествует. Это Фокс Джерри, из которого режиссёр сделал второго Шарикова, потому что и пса, и назначенного новой властью музейного директора Полухина играет один и тот же актёр Никита Барсуков.
Так что время от времени этот пёсик перестаёт завывать и начинает что-то такое наабырвалгивать из серии «мы их душили, душили» – про то, что музеям нарождающейся Страны Советов «нужны вещи, бьющие прямо по глазам» (у самого, кстати, одного глаза как раз не хватает – то ли на «колчаковских фронтах» потерял, то ли неосторожно сходил в музей нового типа).
Короче говоря, кобелёк у Андрея Калинина с Никитой Барсуковым получился презабавный. А если он в образе директора Полухина начинает уж слишком заговариваться, жена Кислякова быстренько накидывает на него овчинный тулуп мехом наружу – и вот уже он опять послушно становится на четвереньки (даже никакого профессора Преображенского не надо напрягать).
Однако чем дальше к концу спектакля, тем больше все эти трюки с собачкой непавлова, светом, инфразвуком и альковом на колёсиках начинают надоедать. Тем более, что герои спектакля ведут себя донельзя предсказуемо и никакого катарсиса в финале не происходит – так, какая-то бытовуха с поножовщиной.
Ну если только пустобрёх Аркадий приятно удивил тем, что сам догадался наложить на себя руки.
Я помню чудное мгновенье
А вот, например, спектакль Воронежского ТЮЗа «Последняя жертва», похоже, даже и не претендует ни на какие такие философские обобщения о смысле жизни, о любви.
Это чистый гэг на неполных три часа с антрактом. С хорошими актёрами и чётко выстроенными мизансценами.
Ну только что света в зале было маловато даже в антракте, над чем исполнительница роли Глафиры Фирсовны актриса Анастасия Гуменникова ещё и прикололась.
И это для чего-то специально созданное искусственно затемнение оказалось плохой идеей. Потому что спички в глазах зрителей ломались.
Даже счастливые обладатели мест в первом ряду потом рассказывали мне, что весь спектакль из последних сил боролись со сном.
Публику едва взбодрила сцена, в которой корпулентная Мария Малишевская (в роли Юлии Павловны) вдруг снимает юбку и остаётся в одном исподнем с игривыми рюшечками поверх пышных ягодиц. И потом так – цок-цок на каблучках туда-сюда, потряхивая этими рюшечками.
Ну а на мой вкус аплодисментов заслужила сцена, в которой Лавр Миронович Прибытков (артист Андрей Лунёв) смачно заказывает себе кутёж с «вальдшнепами, жаренными в кастрюлях… да чтоб ворчали, когда подаёшь…», трюфелями, устрицами и зернистой икрой.
Тут бы зрителям и проснуться от урчанья в желудке. Но они почему-то не проснулись и не разразились овациями. Артисту Лунёву похлопала, кажется, только я да моя восторженная соседка, которая бурно радовалась чуть ли не каждой воронежской шуточке.
А искушённые псковские театралы мне потом сказали, что это было ужас что такое. И что они к такому низкому уровню в Псковском театре драмы не привыкли.
Ага, конечно, а как же «Очень громкая премьера»? «Последняя жертва» уж всяко получше неё будет.
«Ну зачем же везти такое на театральный фестиваль?» - резонно возразили мне.
Товарищ, верь, взойдёт она
Между тем в один из последних тёплых осенних вечеров Пушкинского театрального артисты дрампуша провели у себя во дворике «квартирник». В память о кафе «Бейрут» на улице Пушкина, в котором когда-то в далёкие 90-е собиралась псковская богема.
Пели от «у любви у нашей села батарейка» до «что же будет с Родиной, и с нами».
Публика была в диком восторге, хотя то тут, то там кто-нибудь вполголоса нет-нет да и брякнет, что это пир во время чумы.
Закончили хитом Гарика Сукачёва «Моя бабушка курит трубку». Казалось бы, с какого перепугу. Но благодаря Пушкинскому театральному я мигом признала в этой бабулечке ту самую пушкинскую «подругу дней его суровых», которая раньше страдала только от алкогольной зависимости, а теперь ещё и пристрастилась к никотину.
А может, и не только к никотину. Короче, я наконец-то всосала, что эта наша коллективная бабуля явно чего-то не того обкурилась «в комнатёнке хрущевки своей». И поэтому, понимаешь ли, «чертит планы захвата портов», хотя «у неё ни черта не осталось, у неё в кошельке три рубля».
…Если что, это была рекламная пауза о вреде табака.
Вот здесь лежит больной студент, его судьба неумолима
Ну а самым ожидаемым событием осеннего Пушкинского театрального фестиваля в Пскове, конечно же, стал спектакль Константина Богомолова «Преступление и наказание». Все билеты на него были раскуплены ещё в июле.
Ближе к показу публику напугали, что там не будет ни топора, ни даже старухи.
Что артистке, которая играет Соню Мармеладову, в этом спектакле далеко за сорок.
И что все исполнители просто будут выходить один за другим на сцену и произносить по очереди авторский текст.
И так три с половиной часа с двумя антрактами.
В минималистических декорациях из раскрашенного в серебро пластика с тиснением под дерево.
Там из движухи всего один момент с Мармеладовым. Вот он такой лежал целое действие на бочку в глубине сцены без признаков жизни. А после того, как Родион Раскольников рассказал Соне, кто убил старуху-процентщицу, вдруг ка-а-ак перевернётся у себя в воображаемом гробу лицом к стеночке.
…Некоторые псковские зрители потом написали в социальных сетях, что им показалось мало. Что они могли бы и ещё три часа этот статичный спектакль смотреть.
В чём же фокус.
Представление начинается с длиннющего монолога матушки Родиона Раскольникова, которую играет вполне себе молоденькая Алёна Кучкова. Впрочем, «играет» ли? Может, читает?
«Милый мой Родя, — немного сбивчиво говорит она, — вот уже два месяца с лишкОм, как я не беседовала с тобой письменно, от чего сама страдала и даже иную ночь не спала…»
И так далее. Текст взят из книги один к одному. А тебе сразу как железом по стеклу: почему «с лишкОм», а не «с лИшком»? Может, во времена Раскольникова ударение падало на другой слог?
Не падало. Больше полутора веков ударение падало куда надо. Потом вдруг приходит такой Константин Богомолов – и сдвигает акценты.
И теперь Порфирия Петровича играет добродушнейший Федя Курочкин (артист Александр Новиков) из сериала «Тайны следствия».
Будто мимо пробегал: кажется, в той самой полицейское форме, какую ему на съёмочной площадке выдали.
И никакой это больше не паук, плетущий вокруг бедного Роди свою паутину, а такой… вполне себе капитан Анискин из советских кинодетективов.
Этот придуманный писателем Вилем Липатовым персонаж, если его ещё кто-то помнит, стремился разрешить все конфликты полюбовно и раскрывал преступления не дедуктивным методом, а благодаря своей чуйке и кустарному психоанализу.
То есть, в спектакле Богомолова Порфирий – своего рода медиатор. Есть такая новомодная специальность. Это профессиональный посредник, задача которого – гасить конфликты.
Вот он и уговаривает Родю весь спектакль: будь так добр, приди ты уж сам в отделение с повинной, а если надумаешь руки на себя наложить, то хотя бы записочку черкни, где награбленное-то припрятал, чтоб не создавать людям лишних проблем.
То же самое Свидригайлов (Народный артист России Валерий Дегтярь). Вы только послушайте внимательно, что он такое говорит своим бесстрастным голосом, как бы спотыкаясь об некоторые слова. Он же хочет всех этих несчастных спасти! И прежде всего, Дуню Раскольникову.
И кстати, богомоловская Дуня это оценила, но об этом чуть позже.
А возьмите саму Дуню, которую Мария Зимина играет в образе герцогини Кембриджской. Для встречи со Свидригайловым она выходит на сцену в платье с ценником сзади поверх молнии на воротнике. Потому что, как и Кейт Миддлтон, ей, такой несгибаемой, всё-таки пришлось назначить себе цену.
А Свидригайлов взял – и ценник тот у неё с шеи снял. Благодаря чему она смогла выйти замуж за Разумихина, который, как и Лужин, тоже намного ниже её «ростом» и ни о чём, но может вот так же, как безмолвный исполнитель роли Дуниного жениха Алексей Ингелевич, вдруг взять и нежно прижать её руку к своей щеке.
Артист Илья Дель, сыгравший в этом спектакле Мармеладова, заранее объяснил псковичам, что его мизансцена представляет из себя стендап.
Соответственно, он играет свою роль нарядный: в бархатном пиджачке, а не в «старом, совершенно оборванном чёрном фраке с осыпавшимися пуговицами», как того требует текст романа.
И вот этот пижонский пиджак из дорогой ткани (даже не малиновый, а тёплого коричневого цвета) почему-то ещё лучше выявляет жалкую сущность Мармеладова. Ведь если бы он в фуфайке и спущенных обвислых трениках сидел в позе орла над выгребной ямой в деревянной будке и тоже говорил оттуда, что ищет скорби, чувств и страдания, то его нищета была бы, наверное, не такой вопиющей.
А так да. Позади Мармеладова – там, за тонкими декорациями, всё равно они: условная выгребная яма под дощатой будкой. А он такой в бархатном пиджаке всё разглагольствует о высоких материях, бессовестно обкрадывая свою Катерину Ивановну, её детей и Соню.
Прям национальный архетип архетипович.
Что же касается Сони Мармеладовой, то она, между прочим, оказалась очень красивой стройной дамой, которую время пощадило, а Достоевский – нет.
Но больше всего псковских зрителей удивил Раскольников (артист Дмитрий Лысенков).
Он появляется впервые в сцене с Мармеладовым – ещё более мерзким типом, который только и делает, что пошло ухмыляется на откровения своего случайного собутыльника. И в продолжении действа ещё сотнями разных способов кривит рот, придавая лицу самые неожиданные выражения.
Настоящую улыбку Дмитрия Лысенкова зрителю увидели только во время поклонов. Он блеснул ею на мгновенье – и оказался красивым парнем.
А пока шёл спектакль, оставался некрасивым.
В антракте мои коллеги вспоминали на кого похож: вот тут – на Александра Ревву, а вон там – на Максима Галкина* («Точно, вылитый Галкин!» - «Нет, ну каков режиссёрский ход: Раскольников в образе Галкина – сильно…»)
На самом деле пластичность Дмитрия Лысенкова ошеломляет. Он похож сразу на всех… нас. И нисколько – на того нежного бесконечно несчастного юношу с глазами загнанной лани, которым Родиона Раскольникова столько раз изображали в кино и на сцене.
Раскольников у Богомолова – прежде всего нераскаявшийся убийца, которому всё-таки хватило ума и духа позволить себя пожалеть и простить.
А разве не так?
Впрочем, Дмитрий Лысенков играет Раскольникова не только об этом. Зря всё-таки Алла Борисовна плевала в бездну. Бездна, как нам и обещали, плюнула в ответ: Галкиным, Реввой и ещё не сосчитать, сколькими узнаваемыми и незнакомыми лицами Дмитрия Лысенкова, который умеет быть каким угодно.
Поэтому как только ты начинаешь всерьёз верить, что наконец-то догадался, что хотел сказать режиссёр – бац! – как издёвка, включается музыка.
То вальс из кинофильма «Мой ласковый и нежный зверь» (да, да, уважаемый зритель, ты всё «правильно понял» про Родю и его маменьку с сетрицей, про Дуню и Свидригайлова).
То «мне грустно от чего-то, со мною нет кого-то» из кинофильма «Служебный роман» (это значит «напоминаю: старуха-процентщица была та ещё мымра, но без неё лучше-то никому не стало»?).
И сразу хочется улизнуть обратно в безразмерный текст Достоевского, чтоб бесконечно долго наблюдать, как артисты театра «Приют комедианта» в звенящей тишине докапываются до его марианских глубин.
И быстрой ножкой ножку бьёт
А где же обещанный Пушкин? Представьте, он там был. Прощаясь со Свидригайловым, Дуня вдруг порывисто обнимает его, склоняя голову ему на плечо, а потом как выпалит: «Но я другому отдана и буду век ему верна!» (страшнее пистолета).
…И зритель понимает, что над ним опять издеваются.
Ещё одну молекулу Пушкина я неожиданно обнаружила на концерте «ВолковТрио».
Публика к этой несказанной радости как следует приготовились: а именно, запаслась в буфете коньячком и бутербродами с красной рыбой. Сидим такие за столиками, предвкушая, – «театр уж полон, ложи блещут».
И тут эти трое – совершенно повёрнутые на своём «неясном джазе», обитающие в собственной внутренней Африке, где эти ваши коньяк и красная рыба, и даже давешние жареные воронежские вальдшнепы с трюфелями – пища для бедных.
А они-то боги.
Например, Святослав Курашов. Он же когда играет на своей электрогитаре, заодно исполняет танец маленьких лебедей, дрыгая эдак по-балерински ножкой от непостижимого для простых смертных наслаждения.
Тем более, Волков. Им под стать только великая псковская наивная художница Таисия Швецова, выставка которой ненадолго открылась в галерее «Цех» в рамках того же Пушкинского театрального фестиваля.
Кстати, там есть Пушкин.
И Дуня Раскольникова с пистолетом. И картина «Проводы в армию», на которой Ахматова с Гумилёвым смотрят, как «необстрелянных птенцов отправляют на бойню» (это сама Таисия Александровна на открытии выставки так объясняла, что там изображено, зачем-то привлекая внимание собравшихся именно к этой своей работе»).
…И синяя птица где-то в тёмном уголку слева от входа. Уже такая же хорошо подрумянившаяся, как тот вальдшнеп из «Последней жертвы» или гумилёвские жареные соловьи. Но ещё не шкворчит.
*Признан иностранным агентом
Источник: Сетевое издание «МК в Пскове»